Всё привествует здесь,
И кипит Эдемский хмель,
Погрузись сюда весь,
Так зовёт Эдемский зверь.

Под тёмными масками лица сокрыты,
В объятиях вводят в Залу Греха,
Все двери Эдема снова открыты,
Зовёт, чтобы высосать разум – призывает меня.

Войдём же скорее в ту залу -
Туда, где лежат обнажённы тела,
О, сделай свой выбор немалый,
Гори же в грехе, чтоб осталась зола.

Глянцевый пол и блестящий,
Горит в твоих ступнях,
В неге хор женщин парящих,
Наслажденье вещают в чудесных ветвях.

Всё это младое – всё ждёт наслажденья,
А вера за дверью осталась твоя,
И здесь воплотится любое твое искушенье,
И сладость любая польётся, безмерно поя.

И кто-то всё это ругательством богу
Назвать не забудеть, и тут же проклятия грянут,
Крича, припадая к гремячему рогу –
Христовы лжецы нашу святость допрашивать станут:

“Усмири же себя, молодой человек,
Или пищу ты их не видишь?
На пиршестве ихнем взгляни из под век –
Ни алчностью ль ихнию дышишь?”

И в страхе моём горечь слёз тут зажгла,
Но в ночи ведь нету страданья,
Я жажду тебя, и ты мне мила,
Возьму мою руку – пусть смолкнут рыданья.

Целуй меня крепче, я жажду тебя,
Сейчас же – да – в это мгновенье,
В объятьях моих, так страстно любя,
Забудем мы страх, в огня дуновеньях.

Войдём же скорее в ту залу -
Туда, где лежат обнажённы тела,
О, сделай свой выбор немалый,
Гори же в грехе, чтоб осталась зола.

Когда же мы страстью своей насладимся,
И плоть изгорев отпадём,
Из этого зала греха мы прочь устремимся,
И ждать будем, когда же нас смерть заберёт.

Я прижимаю её умирающее тело,
К своей окровавленной плоти,
Оно так прекрасно, для неги созрело,
Но нынче разодрано – ей не цвести.

О, женская грация, лежит обнажённой,
Достоинства нет, и можно отбросить – слезами кропя.
О падай же вниз, к пустыне спалённой,
Душа же свободна – лети же, лети, о, любовь моя.

Но всё – теперь я от слёз отрекаюсь,
Я вновь крови жаждущий зверь,
И нынче к тебе, мой враг, устремляюсь,
Открой же всех страхам своим ты дверь.

Я буду стараться, стремиться к отмщенью,
Иль ложная будет священная клятва моя?
Найду ли виновного в этом крещенье,
И кровь ли испью твою, смерть подаря?

Вот чёрная, ливнем ревущая полночь,
Сквозь ярость дождя я паду рядом с ним,
Ему нет надежды на чью-либо помощь,
Целую, и жизнь забираю, под небом лихим.

Сладка моя месть – жизнь за жизнь забираю,
Раскаянья нет – в эту ночь он умрёт,
В глубинах же горько и страстно во тьму вопрошаю:
Ты ради меня совершила бы мщенья такого полёт?

Остров, ярко сияющий остров,
Высится вечно, и море кругом,
Травы, песок и скал древних остов,
Древа колышутся в ветре морском.

Это малый кусочек, в водах безбрежных.
“Воды - последние слёзы погибшей Земли;
А на кусочке земли, среди трав безмятежных,
Я ли последний остался в безбрежной дали?”

Годы проходят, но память его не оставит,
То наказание вечное – вечно один,
Ах, и куда он стопы не направит –
Он для последнего света храним.

Дом света, высокий, сиюще белый,
Он высится в мира последние дни,
Сияньем своим, своей пылкою верой,
Спасёт корабли, моряков, что в простах одни.

К нему ведь никто не придёт,
Только свет этих водных просторов,
Колышутся волны, а память гнетёт,
И чувствует он пыл божественных взоров…

И всё в один день из многих,
Из неба спускается птица, рыдает она,
“О ты, Альбатрос, в твоих крыльях широких,
Какая то весть для меня снесена?

Но кто ты? Не ты ли посланник тюремщиков грозных,
Богов, что сидят на небесных горах,
И, плача, минуют и лета и вёсны,
Меня созерцая в печальных мечтах?

О, ты, Альботрос, не ты есть проклятье,
Ты только лишь память – лишь память о Ней,
Которая любит и в смерти объятьях,
В мечтах о которых мне немного светлей…”

O ночи покров! Он под звёздным хоромом,
Лежит, наблюдая пути дальних звёзд,
Как месяц восходит мерцающим рогом,
А в рощи спокойной поёт тихо дрозд…

Последние отблески солнца затухли,
В далёких волнистых туманах
Подобно тут гроздьям созвездья набухли,
И он улыбнулся, забывши об ранах.

Вот свет Ориона – он в поясе звёздном,
Вновь видит любовь её ласковых глаз,
А в шёпоте сфер безгранично- лучистом,
Он слышит её милый глас.

Мерцание звёзд из вершин истекает,
Спокойствием в сердце исходит его,
Он знает – Она его взглядом ласкает,
Они будут вместе вопреки воле бога сего...

Один день хороший, другой день плохой
Безумия жар, солнца луч раскалённый,
Стоит на скале то в поту, то сухой,
И взором там ищет Альбион, как влюблённый.

Там горы подобные тем облакам,
Что к нежной земли спать прильнули,
Там дети играют подобно богам,
“О где ты, родная земля?” – то стоны по скалам хлестнули.

Глаза от страданья налиты в крови,
И слёзы кровавые хлынут –
Ох, к дому родимому птицей лети! –
И в воды метается – водами вымыт.

Он долго плывёт, но вот силы уходят,
Идёт он на дно – пробуждение:
Холод и пот! Вновь он видит,
Знакомое скал окруженье…

Родной Альбион, его дом дорогой –
На острове ж длиться и скорбь и терзанье;
Один день хороший другой день плохой,
В иные же дни безумие давит метаньем.

Свет в конце мира – пылает так ярко,
Сквозь многие многие мили пути,
На сердце же страстной любви всё так жарко,
Ему свою ношу сквозь вечность нести.

Полвека на острове скорбном проходит:
Стоит он и ждёт высочайшего света, один;
И вновь на скалу он в печали восходит,
Глядит на свой остров, богами храним.

Но сквозь горькие-горькие годы,
Прорвётся тут памяти сладостный луч,
О ночи, которой блаженные своды,
Глядели сребристой вуали из туч -
Глядели на то, как Любовь он свою обнимает,
О дальней той ночи, где были в двоём,
Улыбка едва тут на губах расцветает,
И шепчет: “Любовь мы с тобой изопьём”.

О, волосы длинны и тёмны, как ночь
Что блаженна, бескрайне нежна,
И хоть ненадолго страданья уносятся прочь,
“Тебя я лишь помню – в веках ты одна”

Сто лет прошло – он вспоминает часто,
Былую жизнь, теченье лет,
А одиночество всё рвёт клыкастой пастью,
Исхода из страданья нет…

Любовь свою он вспоминает,
Предвидит новое страданье впереди,
Но всё он терпит, и на острове пылает,
Кому в далёком мире к светлому идти.

Он проклят богами - вдали от любимой,
Он в сердце истерзанном, сердце больном,
Но чувством священном хранимом,
Взывает, чтоб был возвращён ночи дом.

И голос божественный в сердце спустился:
“Любимую вновь ты увидишь, но знай,
Чтоб этой любви никогда не напился,
На ночь лишь единую – а потом вновь рыдай.

И знай, что ежели ты согласишься,
То ты до скончанья далёких веков,
От острова этого в мир не умчишься,
А будешь страдать да под оком богов.

Ты знаешь – ты светоч в безбрежных просторах,
Надежда живущих, влюблённых всех свет,
Ты в их отражаешься трепетных взорах,
Но ты одинок, и исхода здесь нет.

А, свет в конце мира – подумай, подумай,
Лишь ради коротенькой ночи одной,
Веков – какпкль моря – мучительной дкмой,
Промчиться, страданьем вопя, над тобой”.

“О, да я согласен, весь свет конца мира,
Нести и сияет здесь, страдая один!”
Пылали глаза, голос громкий как лира,
Прорвался, Любовью храним…

И вот возвращенье милой Любимой,
На эту блаженную, светлую ночь.
В объятьях, сцеплённые вечную силой,
Умчались в сиянье божественном прочь.

И вот растворение, нежного пламени танец,
Потеря друг друга в бездонных очах,
Не скоро нагрянет зари разлучитель- багрянец,
В глубинах друг-друга, в бездонных морях…

Длинна была ночь, что Любовию полна,
Кружила их в танце, вдали от всего,
Но вот пробуждение – ложе пустыно и хладно,
И снова оставили здесь одного.

Он к морю бежит – там за синим простором,
Который не в силах живущий проплыть,
Дом света сияет пред плачущим взором,
Ему ж одному вновь на острове жить…

Бессчётные годы как волны проходят,
За эти все годы – ни единой души,
И боги с небесных чертогов не сходят,
И всё потонуло в мертвенной тиши…

Да он одинок, но всё же он с нею,
Она в его грёзах, в печальных мечтах,
И память о них над просторами веет,
Живёт в наших трепетных снах.